Неточные совпадения
Внизу
в большой комнате они толпились, точно на вокзале, плотной массой
шли к буфету; он сверкал разноцветным стеклом бутылок, а среди бутылок, над маленькой дверью, между двух шкафов, возвышался тяжелый киот, с золотым виноградом,
в нем — темноликая икона; пред иконой,
в хрустальной лампаде, трепетал огонек, и это придавало буфету странное сходство с иконостасом
часовни.
Она молча
шла за ним,
в глубокой задумчивости, от которой очнулась у порога
часовни. Она вошла туда и глядела на задумчивый лик Спасителя.
— Нельзя жить, нельзя! — шептала она и
шла в свою
часовню,
в ужасе смотрела на образ, стоя на коленях.
Я
пошел тихо и часто оглядывался, ожидая, что Валек меня догонит; однако я успел взойти на гору и подошел к
часовне, а его все не было. Я остановился
в недоумении: передо мной было только кладбище, пустынное и тихое, без малейших признаков обитаемости, только воробьи чирикали на свободе, да густые кусты черемухи, жимолости и сирени, прижимаясь к южной стене
часовни, о чем-то тихо шептались густо разросшеюся темной листвой.
— Максим Григорьич! — прибавил он, утирая слезы, — теперь хоть все животы свои продам без остатку, хоть сам
в вековечную кабалу
пойду, а построю
часовню святому угоднику!
Дождик сеялся все мельче и мельче, солнце заиграло на мгновение. Елена уже собиралась покинуть свое убежище… Вдруг
в десяти шагах от
часовни она увидела Инсарова. Закутанный плащом, он
шел по той же самой дороге, по которой пришла Елена; казалось, он спешил домой.
Но она, убравшись,
пошла к обедне
в часовню; потом то сидела на завалине с девками, щелкая семя, то с товарками же забегала домой и весело, ласково взглядывала на постояльца.
— Нет-ста, не минуешь. Правда, от
часовни пойдет старая дорога
в город; да по ней давно уж не ездят.
Он вытащил из ямы холст, вынес его
в лес и, зарыв
в снег подле
часовни,
пошел по проложенной между двух огородов узенькой тропинке.
А господь его ведает, вор ли, разбойник — только здесь и добрым людям нынче прохода нет — а что из того будет? ничего; ни лысого беса не поймают: будто
в Литву нет и другого пути, как столбовая дорога! Вот хоть отсюда свороти влево, да бором
иди по тропинке до
часовни, что на Чеканском ручью, а там прямо через болото на Хлопино, а оттуда на Захарьево, а тут уж всякий мальчишка доведет до Луёвых гор. От этих приставов только и толку, что притесняют прохожих да обирают нас, бедных.
— Уж истинно сам Господь принес тебя ко мне, Василий Борисыч, — довольным и благодушным голосом сказала Манефа. — Праздник великий — хочется поблаголепнее да посветлей его отпраздновать… Да вот еще что — пение-то пением, а убор
часовни сам по себе… Кликните, девицы, матушку Аркадию да матушку Таифу —
шли бы скорей
в келарню сюда…
Идут из
часовни в келарню.
— Здорова, матушка,
слава Богу, — отвечала Таифа. —
В часовне у служеб бывала и у часов и к повечерию. К утрене-то ленивенька вставать, разве только что
в праздники.
—
В уме ль ты, Фленушка?.. — с жаром возразила Манефа. — Точно не знаешь, что пение Марьей только у нас и держится?.. Отпусти я ее, такое
пойдет козлогласование, что зажми уши да бегом из
часовни… А наша обитель пением и уставной службой славится… Нет, Марью нельзя, и думать о том нечего…
А ходил еще
в ту пору по Манефиной обители конюх Дементий. Выпустив лошадей
в лес на ночное, проходил он
в свою работницкую избу ближним путем — через обитель мимо
часовни.
Идет возле высокой паперти, слышит под нею страстный шепот и чьи-то млеющие речи… Остановился Дементий и облизнулся… Один голос знакомым ему показался. Прислушался конюх, плюнул и тихими, неслышными шагами
пошел в свое место.
Отец игумен со всею братией соборне провожал нового монастырского благодетеля. Сначала
в часовню пошли, там канон
в путь шествующих справили, а оттуда до ворот
шли пеши. За воротами еще раз перепрощался Патап Максимыч с отцом Михаилом и со старшими иноками. Напутствуемый громкими благословеньями старцев и громким лаем бросавшихся за повозками монастырских псов, резво покатил он по знакомой уже дорожке.
Вон
в часовню идут, — прибавил Сурмин.
Распахнулась там занавеска… «Проснулась, встает моя дорогая… — думает Петр Степаныч. — Спроважу Ермила, к ней
пойду… Пущай их там постригают!.. А мы?.. Насладимся любовью и все
в мире забудем. Пускай их
в часовне поют! Мы с нею
в блаженстве утонем… Какая ножка у нее, какая…»
Потому, исполняя желание Марка Данилыча, хоть и
в ущерб благолепию службы
в своей
часовне,
послала она пять наилучших певиц правого крылоса, а с ними уставщицу Макрину, умную, вкрадчивую, ловкую на обхожденье с богатыми благодетелями и мастерски умевшую обделывать всякие дела на пользу обители.